В тиши кабинета резко зазвенел телефон, и Ларримур раздраженно поднял трубку.
– Нет, это не приемная губернатора. С кем имею честь? – Он записал на листке бумаги имя и номер говорившего. – Я его советник по юридическим вопросам. Да, не сомневаюсь, конечно же, вы голосовали за губернатора. Спасибо за звонок, мистер Харт. Непременно извещу. Всего доброго.
Он аккуратно положил трубку.
– Вот, пожалуйста. Некий Гилберт Харт из Дамэса, Миссисипи. Просит губернатора помиловать осужденного. Телефоны сошли с ума!
– Что, много звонков? – сочувственно спросил Гудмэн.
– Вы не поверите.
– В поддержку Кэйхолла или против?
– Где-то пятьдесят на пятьдесят, я бы сказал.
Вновь сняв трубку, Ларримур набрал номер мистера Харта из Дамэса, Миссисипи. На противоположном конце провода к телефону никто не подходил.
– Странно. Человек только что говорил со мной, оставил номер, а теперь там никто не отвечает.
– Наверное, вышел. Попробуйте позвонить позднее. Гарнер исходил из того, что позднее у его собеседника просто не будет времени заниматься подобной чепухой. Вчера, после первого часа работы, Гудмэн внес в процесс небольшое уточнение: прежде чем назвать оператору свой номер, аналитик должен был убедиться, что на звонки абонент не ответит. Такая предусмотрительность надежно защищала его помощников от опасного любопытства какого-нибудь прыткого чиновника.
– Сейчас я готовлю повестку дня слушания, – сообщил Ларримур. – Скорее всего оно состоится в комнате для заседаний комиссии по бюджету.
– Слушание будет закрытым?
– Нет. А что, у вас с этим какие-то проблемы?
– Осталось всего четыре дня, мистер Ларримур. Проблемы у нас буквально со всем. Но последнее слово за губернатором. Мы весьма признательны за то, что он дал согласие.
– Номер вашего телефона мне известен, как и вам – моего. Держите меня в курсе.
– Я никуда не уеду из Джексона до самого конца.
Они пожали друг другу руки, и Гудмэн вышел из кабинета. Покинув здание, Гарнер опустился на теплые гранитные ступени, чтобы в течение минут двадцати с интересом понаблюдать за пикетировавшими капитолий членами Клана.
Несмотря на спрятанный в домашнем сундуке белоснежный балахон, Донни Кэйхолл старался держаться подальше от толпившихся на лужайке перед воротами Парчмана куклуксклановцев. За действиями протестующих бдительно следили члены специального отряда Национальной гвардии. Чуть в стороне от бело-голубой палатки расположилась группа скинхедов, рядом с ними топтались крепкие парни в коричневых рубашках. Вызывающего вида молодые люди размахивали транспарантами, на которых были грубо намалеваны лозунги в поддержку узника совести Сэма Кэйхолла.
Понаблюдав пару минут за красочным спектаклем, Донни направил машину на стоянку у домика охраны. Поскольку имя его значилось в списке, администрация тюрьмы прислала за посетителем мини-автобус. Девять с половиной лет Донни старался регулярно навещать брата, однако, как он со стыдом был вынужден признаться себе, их последняя встреча состоялась почти два года назад.
Из четверых братьев Кэйхолл шестидесятилетний Донни был самым молодым. Следуя примеру отца, все четверо еще подростками вступили в Клан. Решение это далось им просто: так требовали традиции семьи. Позже Донни пошел служить в армию, воевал в Корее и успел немало поездить по миру. Со временем интерес к пылающим крестам у него пропал, и, покинув в 1961 году родной штат, Донни перебрался в Северную Каролину, нашел там неплохую работу на мебельной фабрике. Жил он сейчас в окрестностях Дёрхама.
Каждый месяц Донни отправлял в Парчман блок сигарет и небольшую сумму денег. Пару-тройку раз братья обменялись письмами, но поскольку эпистолярный жанр внушал обоим отвращение, переписка заглохла. О том, что ближайший родственник Донни оказался на Скамье, в Дёрхаме знали всего четыре человека.
У дверей Семнадцатого блока его обыскали и провели в “гостиную”. Минут через пять туда же вошел Сэм. Братья крепко обнялись, а когда разжали объятия, то в глазах друг у друга с недоумением заметили слезы. Сложением и ростом оба были почти одинаковы, только Сэм выглядел лет на двадцать старше. Он присел на край стола, Донни опустился на стоявший рядом стул. Оба закурили.
– Есть что-нибудь обнадеживающее? – после долгого молчания спросил Донни, уже зная ответ.
– Ничего. Не удовлетворена ни одна апелляция, ни одна жалоба. Они пойдут до конца, Донни. Со мной расправятся. Запрут в камеру и накачают газом, как подопытного кролика.
Младший уронил голову на грудь.
– Мне очень жаль, Сэм.
– Мне тоже, но будь я проклят, уж скорее бы!
– Не говори так.
– Я сказал тебе правду. Устал жить в клетке. Возраст не тот, да и время подпирает.
– Ты не заслуживаешь смерти, Сэм.
– Это самое тяжелое. Дело не в страхе – все мы когда-нибудь умрем. Мерзко сознавать, что какие-то шакалы просто тобой попользовались. Победа останется за ними. Будут стоять и смотреть, как я корчусь. Подонки!
– Что говорит твой адвокат?
– Он испробовал все средства. Без результата. Хочу вас познакомить.
– Видел в газете его фотоснимок. Не очень-то он походит на нашу кровь.
– Он молодчина. Весь в мать.
– Голова варит?
Против воли Сэм улыбнулся:
– Не то слово. На редкость смышленый паренек. Все это здорово его огорчает.
– Он подъедет к тебе сегодня?
– Наверное. Остановился у Ли, в Мемфисе, – произнес Сэм с ноткой гордости в голосе. Судьба свела-таки его дочь и его внука, и они прекрасно ладят.